Последующие двое суток прошли в режиме постоянного перемещения из мест с высокой волной в места более спокойные. Там мы дожидались относительно доброго прогноза и снова бежали на полигон работать. Как показала практика, пока мы черпали с трехсотметровой глубины грунт, практически лишенный жизни, море снова покрывалось белыми барашками пены, и в борт начинали подхлестывать довольно высокие волны. Продолжать двигать науку в таких условиях становилось опасно – на качке можно оторвать «черпак» - и мы снова бежали прятаться куда-нибудь в безопасное место над малыми глубинами (не превышающими 50 м).
Вчера нам особенно повезло с погодой: шторм ненавязчиво преследовал нас по пути следования по полигону. Так что удалось отработать целых пять точек… когда же наш верный «черпачок» ушел на полукилометровую глубину на шестой станции, в свете прожектора и горизонтально летящих дождевых струй стало отчетливо видно, что трос, до того весь день скользивший туда-сюда через блок-счетчик, хладнокровно отсчитывавший глубину, практически перепилил на этом счетчике все опорные скобы… Опасность разлета кусков металла и разрыва троса под напряжением накатила с невиданной силой, и вся свободная от вахты команда кинулась принимать меры к спасению ситуации – то есть всячески перевешивать блок-счетчик так, чтобы хоть как-то оттянуть его мучительную смерть.
Надо сказать, что за дни, минувшие с начала рейса, команда во многом успокоилась по отношению к нашей научной группе (в частности, к нашим барышням). После того, как брат капитана позвал Дарью Андреевну чистить картошку, и она отказалась самым беспечным образом, как и подобает образованной даме из митрополии - и остальная команда узнала об этом, попытки близкого знакомства сошли на нет. По крайней мере, сейчас таковых не наблюдается.
…Итак, моряки всячески старались стабилизировать блок-счетчик, черпак мы подняли, но… текущий оперативный ремонт так ничего и не дал. Было решено продолжить решительные действия рано утром.
Но рано утром, даже лежа на койке в носовой каюте, я ощущал ясно и верно подъемы и спады широкой амплитуды, которыми сопровождалось наше поступательное движение в неведомую даль. А еще спустя два часа, поднявшись на палубу, увидел бьющую из-под бортов пену, ложащуюся на трехметровые волны.
Наступали еще одни неминуемые сутки вынужденного простоя.
5.10.04 г. Седьмой день в открытом Каспии. Погода прояснилась, и сегодня солнечно, край неба заложен плоскими розоватыми облаками. Из-под них-то мы и убегали этой ночью. И теперь мы идем в Махачкалу: на дозаправку горючим, водой и пищей и на прочую бункировку. Потому что во время наших бесконечных маневров под угрозой перемещающихся штормов судно всем этим порядком поиздержалось. Дует неприятный тревожный холодный ветер, навстречу встает синеватая горная щель с раскинувшимся у подножия городом. По всему выходит, что нам предстоит еще один выход в чертово осеннее море. Потому что из 25 станций мы успели за это время отработать только 10. неутешительная перспектива: снова бежать в центр Каспия и, словно крот или мышь на оживленном шоссе, пытаться сквозь качку, ветер и дождь отобрать оставшиеся глубоководные пробы. Ничего интересного и сплошной вред здоровью. Согласно имеющимся прогнозам, волнение в том районе будет только усиливаться – сезон такой. Значит, ничего перспективно успешного в тех краях нам по-прежнему не светит. И какой смысл туда идти? Тем более, что мы уже доказали: нет в этом дурацком море никакой развитой жизни глубже 400м. Так откуда ей взяться на 600-х? И стоит ли ради этих рискованных, заведомо малопродуктивных попыток тратить деньги заказчика? Тягучие и неприятные мысли ходят у меня в голове.
Давно у нас не было столь неудачных и тяжелых рейсов. Крайне не хочется в этой истории «снимать второй дубль».
10.10.04 г. Вода вскипает из-под кормы в свете прожектора и уносится пенящимися снопами, разметывая короткие тугие брызги. Они отлетают во все стороны, словно яркие вспышки возможностей и шансов, и столь же стремительно гаснут. А дальше пенные пряди смешиваются с непроглядной тьмой.
Мрак вокруг нас. Только редкие звезды в вышине и привычное покачивание говорят о том, что мы где-то наяву. Да еще шуршит и плещет по борту вода, и монотонно рокочет двигатель, сообщая всему кораблю несильную, но неприятную вибрацию – значит, мы идем по морю.
Идем прятаться от шторма. Не опять и даже не снова. Уже привычно убегаем от шторма, чтобы привычно отстоятся на мелководье у Дагестанского берега. На сей раз – идем к Дербенту.
И еще все упомянутые явления вместе значат, что наш большой оранжевый босс жестким приказом из Москвы снова отправил нас штурмовать осеннее штормовое море. То есть дорабатывать полигон.
Вчера ближе к вечеру пограничники покинули судно, и «Тантал» вышел за портовые молы и волноломы, провожаемый золотым сиянием дымки раннего заката. К слову замечу, что воды в порту были спокойны, но по ту – открытую – сторону длинных молов то и дело вскидывались белые шляхи разбивающихся волн. Ну не хранил спокойствия осенний Каспий более нескольких часов, хоть ты тресни.
Сегодня поутру подготовили аппаратуру и снарядили все снасти. Команда долго и самоотверженно суетилась, поднимая и укрепляя стрелу для вывода за борт дночерпателя. На сей раз надо отдать им должное: работают хорошо, и выход из порта прошел без эксцессов. Все-таки эти люди умеют и работать, и вести себя. Когда не пьют.
К полудню мы смогли начать работу на глубоководных станциях, где до дна было с полкилометра. Вот только море к этому времени уже достаточно раскачало короткой зыбью, и тяжелый дночерпатель стал выписывать круги на пути к воде, норовя стукнуть борт, и вообще закрываться на глубоком рывке троса от волны, так и не дойдя до дна. На всех возможных капризах нашего основного орудия мы потеряли около двух часов, после чего решили перейти на меньшие глубины и поработать там. Расстояния по полигону все равно ощутимые, так что бежали мы к следующей точке еще часа полтора. Там, слава Всевышнему, черпак принес-таки со дна столь жаленный кусок поверхности… Поясню: несколько килограммов практически безжизненной серой массы, слоистой и бессмысленной. Может быть, я повторяюсь, но замечу с полным к тому основанием: нет в Каспии различимой глазом жизни на глубинах за 400м. И все наши попытки найти там эту жизнь сквозь осенние шторма можно сразу рассматривать как заведомо бесплодные. Я непременно согласен с тем, что микроскопически малые формы там могут быть в изобилии. Пожалуй, сейчас это единственное разумное допущение, ради которого черпание грунта и отбор проб с этих глубин можно считать осмысленными.
Как бы то ни было, а к тому времени, когда мы вернулись на первую точку и смогли все же взять пробы и там, море уже ощутимо плескало белыми барашками, судно черпало левым бортом, обращенным к волне, и поднялся ветер с различимой тенденцией к усилению. Капитан признал надвигающуюся бурю и вместо очередной точки повел судно к Дербенту – на Юго-Запад.
Ты спросишь меня снова о том, за что же я люблю свою работу? Вопрос по-прежнему интересный и не теряющий актуальности. В том числе, и для меня тоже.
Когда судно прорывается сквозь шторм, тяжело проваливаясь носом в волны и раскачиваясь невообразимо, но ощутимо бесконечно ясно всем моим человеческим существом, из которого в такие моменты стремится отлететь душа. Когда обезумевший ветер, несущий брызги и рвущий флаги и вымпелы, загоняет слова обратно в едва раскрытую глотку… Когда разъяренные неизвестно чем снопы брызг выстреливают из-под бортов, и волны заливают палубу на баке… В эти минуты я люблю перебраться на самый нос парохода и встать, крепко взявшись за сигнальную мачту, чтобы остаться один на один со стихией. И, оставаясь там на твердых ногах, падать навстречу безумной волне с высоты четырехэтажного дома, чтобы видеть и чувствовать этот стремительный полет вниз и сильнейший гулкий удар, от которого шипит и стонет железо, и по судну проходит дрожь… Прямо перед глазами из-под форштевня выстреливает вверх неудержимый пенный вал и обрушивается на голову, чтобы расплескаться меж якорных «ноздрей» под ногами и волной унестись вниз по палубе. А судно уде снова задирает нос – медленно и величественно. А ты стоишь мокрый и свободный от всех грехов и смотришь из-под капель на ресницах на уходящее вниз море… В которое снова рухнешь вместе с кораблем мгновением позже. И только в такие моменты ощущаешь нечто, чему нет объяснения словами и ассоциациями в иное время, когда этого не чувствуешь. Потому что очутившись там, вознесенным над беснующимися навстречу волнами, ты попадаешь совсем в иное измерение, где ничто тебя не держит, но и нет причин оттуда уйти: ибо путь назад по катящимся по железу пенным струям подобен бегству в опасную шаткую реальность, полную ускользающих вариантов бытия и неверных условностей. А там, на самом кончике сумасшедшего судна, ты один с Миром вне всякого времени и любых границ, ты есть и сейчас, и мгновения становятся бесконечностью. Той самой, ради ощущения которой и стоит, наверное, жить.
При чем тут моя работа? Она дает мне такую возможность. Потому что, на самом деле я не люблю дурацкие пароходы, мало приспособленные для работы в меняющихся условиях, плохо переношу долгую и утомительно-непредсказуемую бортовую качку, от которой временами хочется честно «отдать океану ужин», твердо уперевшись руками в борт, чтобы самому не выпасть, терпеть не могу долгого вынужденного безделья во время переходов и штормов, когда и общение, и книги, и сон утомляют в равной степени… И ненавижу серый бессмысленный глубоководный грунт, в котором ничего не копошится и не ползает, но за которым мы являемся в открытое Море… скорее, лишь для того, чтобы честно доказать: нет развитой жизни в глубоком Каспии, ставьте свои нефтяные платформы, и никому это не повредит – по крайней мере, на дне… отданном нам на откуп.
