30 сентября 2004 г. Где-то в Каспийском море
Привет, дружище. Сегодня удивительно ровный, солнечный и штилевой день – растекся по Каспию и окутал легким маревом далекий дагестанский берег. А мы стоим на якоре над глубиною в 20 метров и ничто не в силах тронуть с места судно. Капитан получил штормовое предупреждение еще ранним утром, и мы встали на пути следования к далекому полигону. Потому что идти навстречу шторму опасно, а шторма на Каспии случаются часто, неожиданно и почти непредсказуемо. Может быть, этот злосчастный шторм уже гремит с самого утра, роняя валы и сметая ветром пену где-нибудь в сорока километрах к востоку. А может быть, и нету совсем никакого шторма, и циклон прошел мимо, едва задев поверхность краем рукава. Но гидрометслужба не давала отбоя, и судно не двинется в места до тех пор, покуда предупреждение не будет снято. Между тем время экспедиции проходит. В море мы уже второй день – вышли вчера в 16 часов после долгой беседы с таможней. Здесь ничего не происходит скоро: не потому, что люди не торопятся – наоборот, они торопятся и даже суетятся, просто на любой активности лежит отпечаток южной вялости. В нашем случае это означает, что если «власти» были «заказаны» на борт к 10 часам утра, активно ждать их можно начинать минимум с полудня, а придут таможенники и пограничники на борт не ранее трех. По-свойски и по-человечески переговорят с капитаном, проверят нужные документы, выпьют чайку, проведут фейс-контроль и закроют границу. А потом постепенно покинут судно, и оно откатится от причала натужно и медленно, чтобы начать долгий и уморительный путь к никому не известному полигону в открытом море. Поясняю сразу: научный полигон – это место или обширный район, на котором ученые проводят исследования. В нашем случае это огромный по площади ромб в центральной части Каспия, в пределах которого мы должны отобрать глубоководные пробы донной жизни. В том случае, если она там есть. Если же ее там нет, мы честно размоем на мелких ситах донный ил, перемешанный с дохлой ракушей, и «смайнаем» весь этот дохляк за борт… Констатировав, что нет никакой макроскопической жизни в котловине Каспия. А на исследования микроскопической жизни там же отберем совсем другие пробы, изучать содержимое которых будем уже в Москве.
В принципе, вся наша научная работа в открытом Море вдали от берегов и дна только и сводится к тому, чтобы поднимать дночерпателем на борт разнообразный грунт, размывать из него живность и аккуратно фиксировать донных обитателей в банках, производя при этом предварительное определение видов. Чтобы изучить микроскопические формы жизни, обитающие в верхнем слое донных отложений и на их поверхности, берем аккуратные колоночки-керны грунта из дночерпателя и фиксируем их в пластиковых емкостях, не размывая. Все остальное – в Москве. Если разбирать пробы здесь, на судне, никаких сил и времени не хватит.
Наша нынешняя экспедиция тянется уже довольно долго и пока в научном плане не результативно. Несколько дней мы провели на берегу, обитая на уютной гидробазе с выходом на бесконечный песчаный пляж. Сперва были выходные, потом понедельник, в который ни один капитан не выйдет в Море… Потом, во вторник, завезли в порт и загрузили на борт наше оборудование, и вечером загрузились сами. Разместились, так скажем, по каютам и лабораториям, чтобы на завтра спокойненько выйти в Море.
Замечу непременно и сразу: стоянка научного парохода у берега по укладу жизни разительно отличается от выхода в Море. Некоторым образом отлична упричальная жизнь на небольших пароходах от таковой на судах покрупнее. Там она цивильнее, аккуратнее и строже, если угодно. Задачи серьезнее, расстояния в походах – дальше, научный состав экспедиций – старше… и, конечно же, отбор в команду происходит значительно строже. Потому что зарплата экипажу от длительных экспедиций в нейтральных водах набегает приличная. Плюс питание, обслуживание, обстановка в кают-компании, многочисленный научный состав и прочие детали, о которых забываешь, как о повседневном и незначительном уже через пару дней среди бескрайней воды.
На маленьких пароходах, при помощи которых в последнем десятилетии наука в нашем лице осуществляет свои замыслы, проекты и прочие программы, бытие в целом и жизнь у причала («у стенки») проистекают иначе.
Не буду утомлять тебя ненужным рассказом о том, каковы будни на судне в период между рейсами, ибо в это время там почти никого нет – просто плавучий, неудобный для жизни дом, притянутый швартовыми к береговым тумбам-кнехтам.
Жизнь закипает на судне в тот момент, когда оно заведомо готовится выйти в Море. На борт грузится и заселяется наука, слетается команда, и начинается уморительный до слез процесс знакомства всех со всеми и всего со всем. Тем более шумный и интенсивный, в зависимости от географического региона, где у судна порт приписки. Как правило, на призывный шум команды вечером накануне выхода слетаются береговые женщины, с аппетитом оккупирующие корабль и расползающиеся по укромным местам, словно тараканы. За те долгие годы, что я хожу в Море на разных СЧСах, РСах и траулерах, у меня сложилось впечатление, что команда на таких кораблях во многом состоит из людей, которым сильно не везет не только в личной жизни, но и в сексе вообще. Хотя перед новыми людьми они всегда усиленно пытаются демонстрировать обратное. И еще, наблюдая их поведение на борту, можно подумать, что эти люди по полгода не видят женщин вообще. В любом случае, стоит молодой научной сотруднице или лаборантке, а то и студентке подняться на борт, как она становится объектом самого пристального внимание команды, порою невзирая на обилие береговых женщин. Данную неувязку можно понять (ни в коем случае не принимая как должное!): береговых женщин с собою в Море команда взять не может – вот и прикапываются к барышням от науки, всем своим видом исповедуя лозунг «Ни дня без секса!» Разные глупости, вроде того, что научную сотрудницу готовили 10 лет совсем не за тем, чтобы ее забрюхатил матрос ввиду мимолетной страсти, они просто не берут в расчет. Первое время к этим доводам не прислушиваются вовсе. Какие глупости – наука привела на судно своих баб, а их почему-то даже пощупать нельзя. На худой конец, просто излить душу о тяжелой и неизмеримо неприметной доле простого российского моряка на малометражном научном флоте.
Вот она, прямая логическая цепочка. Нищая страна с нищей наукой, вынужденной выполнять серьезные государственные задания на малотоннажных РСах, экономя средства, и нанимать на эти суда кого попало из тех, кто готов работать в Море за совсем небольшую зарплату, бесплатную пищу и возможность побраконьерствовать в открытом море заради контрабандного сбыта икры или дорогих сортов рыбы. Кто пойдет в такую команду? По сути своей, это те же люди, что шли в прежние времена на корабли Колумба и Магеллана: одни от романтики, другие – от безысходности, иные за возможности приторговать контрабандой или просто по безработице в прибрежном районе, где главный источник занятости – это порт и корабли.
Учитывая географическое местоположение порта приписки корабля, на котором нам определило выйти в Каспий высокое начальство, вечером накануне выхода пьянка была грандиозной, безвкусной и продолжительной. Пили местную водку, слитый с завода коньячок и обильно запивали все это пивом. По мере сгущения сумерек сделалось маловозможным разобрать, кто из присутствующих здесь и там за бутылкой завтра идет с нами в Море, а кто просто зашел не судно побухать за всеобщую вакханалию. Восточные люди «набираются» быстро – водка здесь крепкая, доступный коньяк тяжелый и сразу конопатит сосуды мозга, а дури и темперамента и так в избытке. То и дело на берег отправлялись гонцы и целые делегации за добавкой. На борт просочились и мгновенно обжились с командой юркие чеченские девки, лишенные манер и мифической в этих местах восточной скромности. В кают-компании праздник перетек в процесс выяснения отношений и решительный мордобой. Потом чеченки принялись прыгать с кормы в воду – прямо в одежде – и уговаривать инженера из нашей экспедиции, в принципе не умеющего плавать, последовать за ними, но он был сильно пьян и принципиален – и не согласился. В ходе возлияний большая часть команды дала нам понять, что экспедиция для них (уже пятая от нашего института, начиная от середины августа) – это повод нажраться и половить рыбу. В принципе, чего еще ждать? Чтобы они крепко болели за науку? Это в любом случае не их дело. А вот вокруг двух наших барышень морячки увивались сильно, время от времени переходя в открытое наступление. Пока я вел неторопливую беседу о неприкосновенности этих женщин с одним пьяным матросом или просто одергивал другого, третий бесцеремонно, чуть не высунув язык, двигался в направлении вожделенной добычи. Несмотря на спокойный, но жесткий отпор со стороны самих барышень, попытки завязать с ними близкое знакомство предпринимались отдельными членами команды до утра. Слава Всевышнему, безрезультатно.
Время от времени я укрывал женскую часть экспедиции на пеленгаторной палубе, и это разряжало ситуацию. Однако, стоило молодым дамам очутиться у себя в каюте, попытки проникновения туда матросов возобновлялись.
Поздним утром угомонились отдельные, наиболее стойкие – и пьяные – члены экипажа и примкнувший к ним инженер нашей экспедиции. Он уже ходил в Каспий на этом судне в августе – дважды – поэтому с командой дружил и принимал как в распитии, так и в задушевных беседах весьма активное участие. Загульные чеченки к утру незаметно улетучились. Остаток той ночи и часть утра я с удовольствием проспал на пеленгаторной палубе: это место люблю приспособить под жилище еще с тех времен, когда на маленький корабль набивалась в экспедицию толпа научных сотрудников, и по каютам спали в основном пожилые ученые и прочая элита. Нам, молодым и дерзким, отводилось место на палубах.
Так и теперь я развернул себе спальник под главными корабельными антеннами и проснулся только оттого, что на стоящем неподалеку крейсере «Татарстан» громогласно объявили утреннее построение.
…Когда мы вышли в Море, свободная от вахты команда благодушно напилась снова. Пьянка в каютах на баке перешла в разбор полетов минувшей ночи, и спустя некоторое время наш инженер отделился от матросского коллектива и попытался соблазнить «на бухло» меня и одну из наших сотрудниц. Иными словами, ему хотелось продолжать веселье, но уже в интеллектуальной компании. Несмотря на его назойливые призывы, мы упорно отказались. Ну не хотелось нам бессмысленно «педалить» - и все. Так что когда на баке появился с предложением выпить водки стармех, я с удовольствием переадресовал к нему нашего ретивого сотрудника – и тот ушел с ним надолго…
А сейчас мы по-прежнему стоим на якоре где-то в море, и на горизонте слабо просвечивает в мареве берег: вроде бы Дербент. По крайней мере потому, что нас усердно пытаются кусать за ноги назойливые дербентские мухи. Откуда они взялись в открытом море на таком расстоянии от берега – вопрос без ответа. Но инженер говорит, что так в этом месте бывает всегда, как только судно становится на штормовой перестой, - и эти мухи именно дербентские.
3.10.04 г. Шестые сутки в открытом Море. И по всему оно выходит, что путешествовать нам по его поверхности бескрайней еще примерно столько же. Во-первых, потому, что расстояния между станциями довольно большие, а судно ходит не слишком быстро. Станции – это такие точки в Море: у них есть координаты. И глубины. В этих точках мы спускаем до дна наш грунточераптельный прибор с площадью захвата 0,1м2 и поднимаем на палубу кусочки дна. На каждой станции надо взять несколько таких проб – для статистики. Всего же у нас таких станций предусмотрено 25 – в центральной части Моря («полигон») – и еще с десяток у Дагестанского берега.
Казалось бы, нет ничего проще, чем перемещаться на пароходе от точки к точке и методично отбирать пробы… но это не совсем так. Потому что не всегда удается. Оказывается, Каспийское Море в начале октября довольно сильно штормит. По его акватории блуждают шторма: сильные и слабые. Спокойной поверхности здесь, в центральном Каспии, нет сейчас в принципе. Так что мы уже шестые сутки штормуем, то выходя в район работ и успевая отобрать одну-две-три станции, то стремительно убегая от охватывающего поверхность волнения – куда-нибудь в более тихое место. Однако, день ото дня волнение усиливается, и относительно «тихих пятен» все меньше, небо густо заложено «матрацами» низких облаков, и дует неприятный холодный ветер. Вчера вечером зарядил довольно сильный дождь, более всего напоминавший очень мокрую метель – струи этого дождя неслись по ветру абсолютно горизонтально. Мы как раз «добирали» последнюю за день станцию. Ощущение было такое, что этому Морю мало раскачивать нас во все стороны и забрызгивать набегающей волной с периодичностью вздоха: оно решило травить нас еще и с воздуха.
Судно «Тантал» построено в 1976 году по проекту РС-300. Не будем вдаваться во все подробности этого проекта и оценивать его плюсы и минусы. Заметим лишь, что у судна этого типа теоретически нет ограничений по бальности. Это значит, теоретически любой шторм ему не помеха. Вот только на самом деле, если судно и не развалится, то его содержимое может реагировать на усиливающийся шторм совсем иначе. Людей укачивает: всех, но в разной степени. Все незакрепленные предметы при сильной боковой волне слетают с мест и обретают неконтролируемую подвижность…
Так, на третью ночь наших скитаний, когда пароход стремглав уносился от наступающего шторма со скоростью аж 5 км/час (то есть можно было идти рядом и никуда не торопиться), то и дело случалась нам то в правый, то в левый борт эта самая простодушная волна… И тогда крен достигал сорока градусов, судно тяжело заваливалось на бок, и по внутренним помещениям начинали хлопать двери, ездили стулья, россыпью летела посуда (пустая и полная, веером разбрызгивая содержимое), стонали переборки и скрипели зловеще закрепленные на них приборы… Еще советские, давно уже не работающие, но по сей день никуда не девшиеся со своих мест. В ту ночь я спал в лаборатории, расположившись на спальном мешке поверх коврика-«пенки» поперек помещения. Удобно расположился – по крайней мере относительно безопасно: поместив голову под стол. Вся ночь по лаборатории и прилегающим каютам, с шумом и грохотом срываясь с мест, летала и перекатывалась мебель, пересыпались с места на место бутыли с минеральной водой, отчего возникало ощущение, будто волной расколотило иллюминаторы, и вода заплескивается внутрь, в какой-то момент сорвало с клепанных петель дверь… И при всяком новом резком накате ее свободно швыряло и двигало по лаборатории. Я просыпался на шум, на секунду открывал глаза, оценивая расположение предметов и текущую степень опасности, и засыпал снова. Принайтовывать подвижные предметы к неподвижным в условиях скачкообразно меняющейся гравитации было травматически опасно… а вот спалось в ту ночь необычайно спокойно и разноцветно, невзирая на постоянную необходимость упираться ногами в переборку для стабилизации положения.
