Когда Господь Бог придумал полевые дневники, он обязал их владельцев вести путевые заметки: о том, что они видели в странствиях и как они на это смотрят. Иногда делать такие заметки бывает полезно и по сей день. Потому что потом, перечитав их, иначе начинаешь смотреть на возможность очередной поездки к чёрту на рога за неведомым счастьем, буде таковая возможность неожиданно обрушивается тебе на голову.
Я расскажу тебе о том, как проходит эта экспедиция. А поход наш нынешний пролёг на Север – как выяснилось в пути, на Север весьма дальний. Сейчас сидим в мебелированной каюте роскошного теплохода «Механик Калашников», застывшего на перестой у плав-причала посёлка Антипаюта – это на правом берегу Тазовской губы. В целом место довольно далёкое от цивилизации как в прямом, так и в прочих вариантах толкования. Здесь живут природопользователи: ненцы, славяне, и, о чём бытует местная молва, даже ханты. Посёлок вполне себе настоящий, северный: грязные старые дома и обшитые вагонкой новые, есть облупленная улица из восьмигранных домиков, напоминающих то ли жилища гномов, забредших в тундру на заре Светлого настоящего, то ли последствия нечеловеческого эксперимента по переселению северных народов из чумов в долговременные жилища. Заметим при этом, что здесь есть и настоящие чумы – они раскинулись посреди тундры вокруг посёлка и окружены всем причитающимся: нартами с уложенным на них скарбом, утянутым в брезентовые тюки, собаками, какими-то скелетовидными деревянно-жердевыми конструкциями и самими обитателями. Хозяева чумов выглядят нескладными и грязными, носят они национальную одежду. Собаки – большие и весьма мохнатые, а порою встречаются и очень грязные – лежат и бродят по всему посёлку. Их распределение во многом напоминает расположение строений, то есть во многом хаотично. Собаки здешние по породе ездовые, по характеру же – полудикие. Некоторые возлежат подле строений и всячески их охраняют: в основном бурным и шквалистым лаем, демонстрируя при этом нешуточные клыки. Другие шумно и хищно справляют групповые свадьбы на коробках теплотрасс, развешанных над землёй, или же просто валяются в относительно сухих местах под стенами сараев. Техника и прочие предметы, пришедшие в негодность, гниют здесь прямо на улице.
Исходя из увиденного нами, можно заключить, что на местном диалекте словом «дорога» называют большую воду. На худой конец, если нет проторенного в земле канала, по которому эта вода течёт от реки и обратно, это выглядит как перемешанная сапогами и траками глина. По этим линиям, расчерчивающим посёлок, тяжело и грузно перемещаются трактора с прицепами на салазках. На прицепах возят мешки и ящики с чем-то жизненно необходимым, разгружаемые с барж на пристани. Пока трактор тянет припасы до склада, они на половину скрываются в воде. Тропы для перемещения людей выглядят чаще всего как подвесные мостки, высота коих над переувлажнённой почвой достигает полутора метров.
Среди всего этого интрерьера движутся люди. По большей части это одетые весьма современно и на городской манер низкорослые женщины коренных национальностей и дети, бредущие воодушевлённо то ли в школу, а их тут целых две, то ли из неё. По моим наблюдениям, в поселениях дальнего Севера очень много детей. Этот посёлок – не исключение.
Итак, резюмирую: хаотично разбросанные постройки, в большинстве своём серые или облупившиеся, местами собраны в подобие рядов или улиц. Всё это оплетено обитой серыми досками теплотрассой и пешеходными мостками. Вокруг – тундра. В ней – чумы и прочее хозяйство кочевников. Скорее всего, это чумы охотников, разъезжающих по тундре на собаках. На оленей они не похожи хотя бы потому, что оленей вокруг не видно. Наверное, олени вместе с оленеводами нагуливают жир где-то далеко в тундре.
Поднявшись на самую верхнюю палубу нашего парохода, я видел вдалеке слева радары. Наверное, там аэродром.
Мужское население представлено в основном природопользователями. Большинство из них облачены в элементы робы и камуфляжа. Изредка попадаются люди с ружьями, идущие в тундру. Сама же окрестная тундра есть сплошной лес из карликовой ивы и ольхи. Лес этот труднопроходим, но местами среди него попадаются поляны осоково-злаковой растительности. Почва там тоже мокрая, иногда встречаются небольшие озерца. Ива здесь достигает полутораметровой высоты. Ветви её пушисты и оттого на солнце весь этот лес серебрится верхушками крон. Ольха бывает чуть повыше. Сейчас здесь поздняя осень и в воздухе иногда кружится редкий снег, но листья с тундряных кустарников ещё не опали, хотя во множестве давно уже пожухли и посохли. Чумы и тундра на противоположном берегу выглядят куда более естественно, чем вокруг посёлка.
Сегодня в полночь мы должны покинуть это место. Наш пароход отправляется в обратный путь к Салехарду.
Теперь я расскажу о том, как начиналось наше путешествие. Экспедиция у нас вообще-то гидрохимическая и биолог тут один – это я. Зачем меня сюда отправил Большой Оранжевый Босс – вопрос сложный. И наиболее простой ответ на него – за рыбой: за вкусной северной рыбой, которой никакими известными начальству путями в Москве достать нельзя. Ещё за впечатлениями (о том, наверное, каковы Салехард, тайга и здешняя тундра осенью) и, конечно же, за наукой. Наука, которую я на сей раз исполняю, состоит в отборе проб фитопланктона на тех же станциях, где химики берут пробы воды для своих анализов. Я забираю у них из ведра немножечко реки в баночку из-под фотоплёнки, чтобы потом посмотреть, как вниз по Оби (вдоль фарватера) меняется структура относительного обилия фитопланктона. Но это всё прожекты к исполнению, которые я придумал себе и химикам сам. В остальном же пока что моя работа сводится к помощи в отборе проб воды и фиксации планктона в баночках из-под фотоплёнки. Происходит это во ремя движения судна каждые 3 часа, причём преимущественно – в тёмное время суток, т.к. днём пароход делает остановки. Вчера, например, мы почти весь день простояли напротив селения «Новый порт», сегодня стоим в Антипаюте. Извини, отвлёкся от мысли о главном… Итак, по прибытии в Салехард нас определили на временное жительство в общежитие учебно-методческого центра «Ямал». Поясняю сразу: если ты когда-нибудь очутишься в Салехарде, ни за что не соглашайся жить в этом заведении. В прошлый раз, во время зимней экспедиции, нас поселили в гостинице с тем же гордым названием полуострова. Условия там были раз в 100 лучше, а цена за сутки проживания – всего в 2 раза выше. В этот раз мы попытались закинуть туда удочки на второй день пребывания в городе. Нам было отвечено, что мест и не предвидится – в особенности, на те двое суток, что нам предстоит в городе провести по возвращении из рейса.
Комнаты в общежитии стандартные, 4-местные, но на 4-х мужиков с экпедиционным барахлом никак не рассчитаны. Так что четверо специалистов постарше живут вместе со всем нашим имуществом в одном номере (там же мы и питаемся), а мы с Пашей Хлебопашевым – в другом. Туда мы приходим поздно ночью только для того, чтобы с хрустом завалиться спать, и уходим утром. Ещё там живёт некий гинеколог и весь имеющийся стол завален его книгами по медицине. Наверное, покуда мы там живём, для него каждую ночь случается откровение: двое мужиков вваливаются в комнату в темноте и молча ложатся спать. При этом никаких вещей у этих двоих в номере не было и нет. Утром гинеколог вставал раньше нас и уходил. Когда выходишь из этого общежития, остро ощущаешь запах гнилых отходов – прямо под входом идёт теплотрасса и на ней разлагаются трупы животных, замёрзших там ещё в зимний период особо серьёзных холодов. Ночью запах становится сильнее, так что на крыльце особенно с сигаретой не постоишь и с коллегой о жизни не поболтаешь.
Антипаюта, 21.09.02.
Добрый вечер. Я расскажу тебе о нашем пароходе. К настоящему времени это – самый большой и красивый корабль из всех, на которых мне доводилось выходить в Море. Правда, в этот раз мы идём вроде как по реке, потому что Обская губа есть продолжение Оби и вода здесь довольно пресная. В Тазовской губе тоже очень пресно, хоть и близка она к Карскому Морю. Как свидетельствуют гидрохимики нашей экспедиции, а их здесь в шесть раз больше, чем биологов, в Карском Море вода тоже довольно пресная, потому что там очень много льда. А ещё сегодня я обошёл вокруг парохода – по прогулочной палубе – и, обозревая простирающиеся вокруг буроватые волны, нигде не увидел полоски берега. Чем не Море? Особенно, если при этом учесть, что до берега километров 30. Сейчас пароход тоже идёт в необозримом водном пространстве, хотя где-то очень далеко на горизонте и мигает призрачный маячок. Наверное, это бакен.
У парохода три палубы. Из них нижняя выходит в Свет только круглыми иллюминаторами, средняя имеет полукольцевой «балкон», а верхняя опоясывает судно по периметру. На ней, в каютах класса «люкс», живём мы. В наших каютах огромные окна. В центральном отделении окна даже опускается стекло. Здесь очень любят тепло, что похвально, но батареи топят так, что окно в нашей каюте мы часто держим открытым, сегодня – почти полностью. И в каюте тепло. Иллюзия лета.
Весь пароход изнутри отделан лакированным деревом и латунью. Вполне может быть, что это и медь, но матросы её не надраивают, а она блестит. Да и откуда взять столько меди на мирные цели? В коридорах на нашей палубе всюду висят зеркала. Каюты очень уютные, но не предназначены ни для чего, кроме как для сна на мягких узких диванах, лёгкой трапезы за откидным столом и умывания перед маленькой раковиной. По этому пароходу можно бродить в смокинге и с тростью и вести бесконечные беседы о запредельном с кем-нибудь в таком же смокинге. Весь пароход заполнен представителями коренных народов Севера. Проще говоря, чукчами, ненцами и прочими хантами. Такое ощущение, будто бы находишься в далёкой азиатской стране, каким-то образом попавшей на Север. Похоже, так оно и есть. Вчера вечером, когда уходили из Антипаюты, на судно грузили детей – их собрали вертолётами с каникул по всей тундре и теперь везут в интернаты на зимнюю учёбу. Я стоял у перил на прогулочной палубе в клубах поднимающегося снизу пара и глядел на всю эту столпившуюся на причале толпу. При этом ощущал себя минимум тем учёным, которого судьба случайно занесла в дикую азиатскую страну. По всему выходит, что и это соответствовало действительности. Таперь некоторые чукчи группами прогуливаются по верхней палубе – таких очень немного. Другие, в большинстве своём дети, носятся по кораблю в играх, изредка осекаемые капитаном. Большинство же пассажиров незаметно путешествует в каютах.
На судне действует ресторан, но он дорогой. Так что мы питаемся консервами и лапшёй «До-Ши-Рак» из тех запасов, что взяли с собою ещё в Салехарде. В целом, можно сказать, что судно практически не качается. Зато сильно вибрирует на ходу. Как не очень крупный самолёт. Иногда это очень мешает спать. А спать здесь выпадает часто, поскольку между станциями, то есть между точками по пути движения, на которых мы берём пробы, делать, в общем-то, нечего. В коридорах есть вмонтированные в стену краны с надписями «питьевая вода», но и здесь не всё соответствует истине. Хотя, если очень хочется, пить эту жидкость тоже можно.
Идёт пароход очень быстро. И в этом – ощутимый плюс ситуации. В целом корабль большой, красивый, тихий и временами кажется пустым – наверное, это оттого, что вокруг холодно. На открытых просторах воды тоже бывает осень.
Кстати, очень интересная осень была в Салехарде накануне нашего выхода. Там все деревья стояли, во-первых, в листве, а, во-вторых, листва эта была изжёлто-золотая. Я ещё никогда не видел, чтобы берёзы стояли с полностью жёлтой, нет – даже с золотой кроной. Они там невысокие, самые высокие деревья – ивы и некоторые лиственницы – достигают в высоту три моих роста. Особенно эффектно это выглядело, когда на город опускался вечер. В это время жёлтые деревья являли собою безумный контраст с общим холодным настроением города.
Пароход «Механик Калашников».
22. 09. 02 г.
