«-Кузьмич, а ты в джунглях когда-нибудь был?
-В джунглях? Неее… Никогда не был.
-А там интересно…»
Из фильма «Охота на пиранью».
«…Неба откуси – и испей до дна
Чашу посвященья в островитяне…»
Олег Медведев
В этом Краю никогда не бывает по-настоящему холодно. Безусловно, здесь случаются дожди. И даже тайфуны. И временами дуют порывистые ветра. Здесь есть период года, в котором сейчас живу я – когда существенно холоднее, чем весной и летом. То есть градусов 28-30-35. Сезон дождей…
Только в этом году всё аномальным образом не так, как обычно. Середина ноября, но дни стоят солнечные и тёплые. Иногда набегают некие инфернальные облака, встающие из-за гор и расползающиеся по небу, но дождь из них принципиально не падает. Уже неделю. Может быть, где-то он непременно из них падает. Но окружённый старыми лесистыми горами залив Нячанг остаётся вне зоны покрытия дождём. И мне это нравится. Ибо дни светлые, а вода в Океане прозрачна. Ивана я вижу на рифах метров с десяти – по горизонтали.
Тем не менее, люди знающие постоянно говорят о том, что скоро это благолепие кончится и по улицам потекут реки мутной жижи, закипая под нескончаемыми тугими струями, связующими мокрое небо и землю. А я наслаждаюсь теплом и прозрачностью утренних небес над близкими горами. И не хочу даже настраиваться на мысли об окончательном приходе долгих зимних дождей. Мне хорошо в этом аномально солнечном настоящем.
Здесь очень своеобразно устроена архитектура. Дома имеют открытый первый этаж, передняя стенка из плотных жалюзи просто опускается на ночь. Ты можешь заехать на рецепшен отеля прямо с улицы. На грузовичке… если потолок высокий. И остановиться прямо у стойки дежурного, чтобы, не вылезая из кабины, поменять доллары на тонго. А сам дежурный при этом сидит на диване у стены, вытянув босые ноги, и ждёт, когда стихнет твой двигатель. А потом можно выехать задним ходом на улицу. На которой всё рядом: когда мы жили в гостинице в головном комплексе тропцентра, мой путь от кровати до салона сотовой связи занимал 35 шагов. Надо было выйти из комнаты, пройти веранду, выйти за ворота, перейти улицу и войти в салон. Теперь мы живём несколько на отшибе, зато на уютной вилле. Сейчас ночь, над столом горит лампа в плетёном фиолетовом абажуре, дверь открыта и с улицы доносятся негромкие звенящие трели насекомых и летучих мышей. С кухни вальяжно поёт свои песни геккон: «чив-чив-чив-чив…» Неподалёку играет тихая музыка. Здесь любят включать музыку с приходом темноты.
Этот город компактен. Пройдя сотню метров по улице, ты минуешь три кафе, несколько магазинов и интернет-салон. Местные жители не высоки ростом и живут в своём масштабе пространства. Для нас, белых и больших, оно выглядит просто густо заполненным, но достаточно аккуратным и рациональным. Удобным. Не приходится далеко ходить. Но местные всё равно редко ходят – они ездят. Я до сих пор неоднозначно воспринимаю наездниц в матерчатых масках. С одной стороны, это правильно – ехать с открытым лицом в потоке, где каждый коптит глушителем, неприятно, ибо нечем дышать. И нос забивается выхлопами, и кожа портится. И перчатки почти до плеч, которые носят мотобайкерши, спасают от того же. И всё же иногда накатывает ощущение, что в городе эпидемия. Или что здесь резко возобладало ортодоксальное мусульманство.
На мотобайках ездят почти все, тротуары пустынны. Ездят иногда целыми семьями, укутав детям лица прозрачными сетками. Дети здесь микроскопические. В крайнем случае, ездят на велосипедах – например, школьники. Утренние школьницы в белых шёлковых одеждах часто ездят парами, держась за руки. Люди переговариваются в движении. А когда стремительно наступает ночь, над ярко освещённым полотном шоссе рассекают воздух широкими крыльями летучие мыши.
И ещё одна удивительная черта этого прибрежного мира открылась мне буквально вчера, когда мы возвращались от острова Мунг по ветреному морю. Здесь нет чаек. Совсем нет. Ни единой белой птицы над всем этим водным пространством. Пока что я не совсем понимаю причину, ибо жизнь кипит здесь повсюду, и на суше, и в море. А вот чаек нет. Может быть, здесь популярны их яйца? Или, по некой вьетнамской традиции, чаек просто не должно быть, ибо считается очень неприлично, когда они есть?
Кстати, о приличиях. Здешнее общество крайне консервативно в традициях и негласных норм поведения очень много. Например, в брак здесь вступают не раньше, чем в 35 лет. Позавчера мы всем тропцентром (русским колониальным гарнизоном) отправились на свадьбу к одному из офицеров вьетнамской стороны. Праздник происходил в большом зале ресторана. На столы подавали только пиво. Никто, кроме официально приглашённых актёров, танцоров и тамады, не ходил по залу. Исключая, конечно, жениха с невестой и их родителей, перемещавшихся строгой стайкой между столами и сдержанно принимавших поздравления. Люди сидели группами за круглыми столиками и чинно трапезничали. На сцене выступали то певцы, то танцоры, то тамада. Ритуальные действия воспроизводились напряжённо и чётко. Весь праздник занял всего 2 часа – и столь же чинно разошлись. И никакого мордобоя, никаких тебе криков «горько»… и никаких поцелуев невесты. Даже женихом. Правда, платье она меняла 5 раз, но это такая вьетнамская традиция.
Обычно, чтобы вечерком почувствовать себя легко и раскованно, и поговорить с разными людьми, мы отправляемся в русский ресторан к Валере. Там собираются линсо – белые. Для вьетнамцев мы, белые, все примерно на одно «линсо». Но мы-то знаем, что все мы разные, смотря кто откуда приехал. Например, каждый вечер у Валеры пьёт пиво сухощавый парень лет сорока, выгоревший жилистый блондин с очень интересными глазами в складках морщин – Айлен, или Олень, как мы его иногда зовём. Он француз, профессиональный наёмник, недавно воевал в Ливане. И прежде тоже воевал в Ливане. А теперь женат на вьетнамке, языка друг друга они не понимают, зато всё время ругаются. И живёт он где-то далеко, но каждый вечер приезжает сюда, в Нха-Транг, чтобы попить пива и с народом пообщаться. Есть другие его коллеги, но не столь интересные. Айлен – он душевный, с ним интересно разговаривать.
Время от времени заваливается толпа англоговорящей молодёжи – тоже пива попить и погалдеть… каждый о своём, на разных диалектах, но громко и задорно. Они приходят уже слегка датые, а потом уползают в Салинг-Клаб уже совсем хорошие, весёлые и осоловевшие, «пасхальные» и довольные… Иногда подкатывает Маринэлла – сухощавая и смуглая хозяйка итальянского ресторана – подкатывает на открытом джипе-виллисе, сидя в потёртом командирском кресле прямо поверх бензобака. Такие виллисы здесь в ходу у линсо, я уже штук пять насчитал. Захаживают разные американцы, бельгийцы, даже немцы, но с ними скучно. А так вся тусовка гудит с вечера в ночь, и всегда есть о чём поговорить.
Я расскажу тебе о манграх. Я давно хотел рассказать тебе именно о манграх… Это совсем другой мир – на длинных гнутых корнях, уходящих в солёный органический ил. Мангровые заросли стоят над линией берега. Когда приходит полная вода, она скрывает их ветвистые корни едва на 20 сантиметров. И этого вполне хватает для полномасштабного праздника жизни тех существ, коими пересыщены межмангровые и подмангровые пространства. На ветвях корней плотными колониями сидят двустворчатые моллюски-митилиды с волнисто изогнутым краем раковины. Когда приходит вода, они эти раковины открывают и выпускают разноцветные края нежных мантий. У самого основания корни облюбовали раки-отшельники в длинных витых ракушечках, сидят стайками среди меха корневых волосков и ждут своего рачьего счастья, которое тоже начнётся в прилив. Другие отшельники стаями разбросаны по берегу вблизи корней, их здесь сотни тысяч. Впрочем, среди отшельников попадаются и те самые брюхоногие моллюски, у которых они наследуют раковины. Эти стремительные в манерах улитки тоже живут здесь.
И, наконец, практически сливаясь с крупным песком, здесь притаились мириады мелких брюхоножек в округлых витых раковинках – вот это настоящее буйство красок! Если набрать горсть с площади в ладонь, двух одинаковых не будет, настолько по-разному они пёстрые. А выше всех гордо восседают на красноватых корнях илистые прыгуны – смешные рыбки с большими выпученными глазами, запросто способные дышать воздухом. Когда они чувствуют опасность, то начинают убегать, быстро отталкиваясь длинным хвостом и грудными плавниками. При этом они падают на землю и ползают среди корней настолько юрко, что их практически невозможно поймать руками.
И ещё где-то в зарослях отчаянно щёлкают охотничьими клешнями креветки-альфеиды: глушат добычу. У этих адских тварей есть такая специальная клешня – очень большая по сравнению с остальным телом… Этой клешнёй они способны издать под водой щелчёк, от которого рыба глохнет. На суше они тоже щёлкают, поскольку охотятся непрерывно, и звук получается как от резко раздавленного тугого полиэтиленового шарика.
С приливом приходят тропические рыбки и голубые крабы-портуниды. Эти крабы неплохо плавают, резво бегают, расправив клешни… и столь же замечательно и быстро закапываются в песок… когда стремятся вежливо изобразить, что их напугали. Я сперва даже поверил этому зеленоватому монстрику с длинными и острыми голубыми клешнями. И попытался его отрыть, а потом поймать, привычно накрыв рукой и прижав пальцами клешни к телу. Раскопать его вышло очень быстро, а вот поймать… Совершив несколько изящных балетных пируэтов вокруг меня под водой, честно давая понять агрессивную позицию своей защиты, краб наконец позволил поднести к себе руку. Сбросить его с пальца оказалось трудно и больно, шрам остался резаный, тонкий и глубокий. А краб улетел кубарем в мангры – охотиться дальше.
На самом деле, литораль перед мангровыми кустами очень широкая и покрыта регулярными посадками молодой поросли. Всю эту красоту здесь возделывают искусственно, но живёт она по своим законам. И вот на этой широкой полосе заиленного песка, среди невысоких стебельков, увенчанными сверху розетками жёстких листьев, кипит на отливе совершенно уникальная жизнь. Здесь свои хозяева – норные манящие крабы. Это некрупные шустрые существа, стремительно перебегающие по влажному песку от норы к норе в поисках падали, оставленной отливом. Их панцирь бывает синим, фиолетовым, нежно-розовым, но правая клешня – большая и острая – всегда имеет ярко-оранжевый цвет. Глаза у них на тонких стебельках. Когда краб появляется из норы, сперва оттуда высовываются глаза и правая клешня. Так он может провести довольно много времени, озирая безопасность окрестностей, а затем вываливается целиком и, стремительными короткими перебежками, ищет добычу… Поймать такого разбойника можно только при помощи водолазного ножа, но не в честной схватке, а лишь откопав из глубокой норы.
Впрочем, копать нам пришлось много. Поскольку нашей задачей был отбор проб макрозообентоса в том числе. И шли мы, отгоняемые приливом, снизу-вверх по этому светлому полю мангровой поросли, и втыкали в грунт железную рамку, и выкапывали затем из этой рамки песок вместе со всеми обитателями… А потом размывали этот грунт вёдрами на сита, отлавливая прямо на ситах очумевших от выкапывания крабов. Они-то уже приготовились переждать прилив на дне своих нор, а тут на тебе – двое русских учёных с биологическими работами… Слегка чумеющих на ходу от жары.
Я совсем забыл упомянуть, что на мангровом берегу очень жарко и влажно. Когда мы высадились сюда первый раз, приплыв с пароходика на утлой нестойкой лодочке, ведомой вьетнамским рыбаком… Позволю себе в этом месте отвлечься на рыбака и прочее. Дело в том, что большая часть акватории залива на острове Че, в глубине которого растут мангры, покрыта плавучими фермами. Здесь в квадратных вертикальных садках, спускающихся до самого дна, выращивают лангустов. На поверхности воды садки закреплены на рамы, опирающиеся на синие пластиковые понтоны. Здесь же, прямо на рамах, стоят навесы и даже небольшие домики, в которых живут рабочие-ныряльщики. Эти специальные люди заботятся о лангустах: наблюдают за их жизнью, кормят их, отлавливают на продажу… Жизнь кипит и ночью, и днём. По ночам включают яркие прожектора и плавучий посёлок заливается ярким светом. Зрелище воистину инфернальное. Особенно если учесть, что свет направлен в воду для привлечения рыбы – надо же чем-то кормить лангустов. Пока мы плыли на пароходике между фермами, видели множество ныряльщиков в допотопных, чуть ли не чешуйчатых гидрокостюмах и железных масках – это простые крестьяне моря, рыбаки и пастухи в одном лице.
И вот дошли мы до крайней фермы, пришвартовались, до берега ещё метров триста… И плыть туда решительно не на чем. Можно, конечно, доплыть на ластах, своим ходом, но надо тащить за собой баки с банками и пробоотборниками, пакеты для грунта и прочую неудобную мелочь… что весьма неудобно, ибо тащить придётся далеко и малым ходом… по тёплой воде. А тут как раз появляется рыбачок – классический: худенький, в синей рубашечке и чёрных закатанных штанах, увенчанный треугольным соломенным шлемом и страшно довольный тем, что надо нам на берег. И требует это адское би-ба-бо с нас за перевозку 50 000 тонго. Что, в принципе, за такую работу очень много. За такие деньги можно в приличном кафе пять раз съесть полную тарелку риса, присыпанную сверху кусочками курицы, свинины, капусты квашеной и даже маленькими фаршированными каракатицами. Или можно семь раз попить в другом кафе ледяного чаю «липтон» с лаймой и гранитом. А это чудище хочет, чтобы мы ему всю перечисленную роскошь обеспечили за дорогу туда и обратно… Тоже мне, Харон обнаружился.
Несколько раздражённые жарой и наглостью переводчика, мы с Иваном, затянутые до пояса в тёплые гидрокостюмы, попросили Алексея объяснить капитану, что проще будет дать этому би-ба-бо по мозгам… один раз… и, тупо заклеив на всё скочем, как Жанна Фриске, взять его лодку. А потом, конечно, вернуть. Если не снизит цену. В ответ, после долгой нерешительной паузы, цена упала до сорока тысяч. Но это же всё равно чистый грабёж! Однако, смягчившись, мы перешли к другой маркетинговой стратегии. В частности, Иван легко объяснил перевозчику по-русски, что именно наша страна спасла его страну от жестокого американского ига, попиравшего кованным сапогом империализма свободы честных вьетнамских рыбаков с их лодками. Поэтому больше десяти тысяч би-ба-бо от нас не получит. Далее наконец вмешалась сопровождавшая нас вьетнамская коллега – мадам Ха: примерно полтора метра устремлённого усердия и русский университет за плечами. Она, опасаясь за судьбу рыбака, объяснила ему многое. Наверное, даже больше, чем надо… и сторговались мы на 20 000 – за путь в оба конца.
В лодке разместились четверо: сам перевозчик с веслом, мадам Ха в своей белой панаме, Алексей с веслом и я, грешный. И гребли мы посменно до этих мангр минут 20, ибо одному морскому чёрту ведомо, как этот би-ба-бо со своей лодкой управляется, чтобы она не перевернулась. А вот в зарослях… Никогда не думал я прежде, что вода может быть такой горячей – градусов 40, не меньше, руки чуть не обжигает. И ощущение создаётся, что и листья горячие над головой, и корни во
