Здравствуй… моя сегодняшняя история будет посвящена тому, как устроен этот мирок с теневой стороны. Мирок – это, во-первых, сам тропцентр как он есть. А во-вторых – это город Нячанг после того, как его окутывает ночная мгла… ближе к шести часам вечера.
Доводилось ли тебе слышать, читать, смотреть муви про колониальные гарнизоны, размещённые в джунглях? Люди, подолгу живущие в таких местах, испытывают дефицит общения с теми, кто с родины.
Можно себе представить: живёшь ты со своими немногочисленными подопечными долгие месяцы среди туземцев, и общаешься преимущественно в своём кругу, и климат кругом постоянно не тот, к которому ты привык за долгую жизнь, и всё вокруг одно и то же, и проблемы одни и те же… Вот откуда они возникают – тоска по родине и лёгкая раздражительность.
Конечно, тропцентр – организация не целиком военная. То есть вьетнамцы здесь военные все, и большинством контрразведчики, а вот среди русских есть и гражданские специалисты. В том числе начальник с русской стороны – Виктор Константинович Нездолий – вполне себе «пиджак», светский ихтиолог. Но это ответственное лицо, долгое время беседующее с военными. Поверь, это накладывает свой отпечаток. Причём на все черты поведения, характера и речи. Он замечательный, вдумчивый тверской интеллигент, но ему выпала нелёгкая доля всем этим хозяйством тут заведовать. И я могу это понять… Покуда хватает душевных сил.
В первый вечер нашего знакомства, когда довелось нам сойти с поезда в восемь вечера на перрон Нячанга и доехать сперва до гостиницы, а затем до жилой фазенды русской части тропцентра, Виктор Константинович принял нас у себя на веранде… или как тут называется первая комната виллы, где есть большая стеклянная стена… Тогда мы, постепенно знакомясь и входя в контакт, неторопливо проговорили 3 часа – о новой России, о писателе Викторе Суворове, о военной медицине, об Аральском море, о Центральной Азии вообще и немножко о тропцентре. Устал я тогда от разговора на голодный желудок. И понял, что Нездолий, несмотря на отсутствие погон – и есть тот самый истосковавшийся по родине колониальный полковник, который меланхолично ждал нас здесь…
На следующий день беседа проходила у него в рабочем кабинете. Замечу, что административные, рабочие помещения и гостиница тропцентра находятся на оживлённой городской улице в пяти кварталах от русской фазенды, утопающей в зелени неподалёку от аэродрома… и океана. И вот, расположившись на четвёртом этаже главного административного корпуса, увенчанного верандами и открытыми балконами, в роскошном кабинете Нездолия, мы с Алексеем подверглись инструктажу. Это был трёхчасовой изнуряющий монолог человека, долгое время общавщегося с военными. Причём, в большинстве своём, с военными иностранными…
Расположившись на маленьком квадратном кожаном табурете и широко расставив ноги в высоких матерчатых ботинках, я учтиво слушал, потягивая ароматный жёлтый чай из маленькой чашечки. Мы проявляли понимание, мы принимали во внимание, мы смотрели серьёзно и снисходительно кивали глазами, когда того требовали детали проповеди. Или, скорее, массированной заповеди… к концу которой уже чувствовали себя опытными офицерами, направленными в тропический гарнизон в долгую командировку… Мы были готовы учтиво общаться с иностранными коллегами, не пить и выпитым не пахнуть, выглядеть подтянуто и строго, не поддаваться на бюрократические и прочие провокации союзников, быть предельно бдительными на улице и проявлять разумную инициативу. И ещё Алексей был уже предельно готов заполнять кучу всяких бумаг, поскольку без этого ничего в тропцентре добиться нельзя. Я никогда не думал, что вьетнамская армия устроена столь строго и так глубоко обюрокрачена.
На завершающем этапе проповеди мы с Алексеем попросили присвоить нам капитанские звания – на всякий случай, для тонуса. В ответ добродушный и словоохотливый Виктор Константинович рассказал нам о том, что к нему часто обращаются его офицеры с подобными ходатайствами… но он человек глубоко гражданский и всей этой кухней не заведует. А на вид уже вполне себе колониальный полковник: невысокий, коренастый, пожилой, но крепкий, с аккуратной белой бородкой уголком и столь же аккуратным, ровным до миллиметра квадратным ёжиком жёстких белых волос… С тяжёлыми руками и цепкими, пытливыми, но безмерно усталыми глазами человека, привыкшего к провокациям, бюрократии и ответственности.
Если мой рассказ ещё не слишком утомил тебя своей напряжённостью, добавлю, что в тот же день – после периода полуденного сна, распространённого здесь, как у нас ночь – состоялось официальное представление нашей с Алексеем программы научных работ... На собрании высших офицеров тропцентра. И это было единственное из первых ознакомительных мероприятий, на котором я ни словом не обмолвился о своём военно-медицинском прошлом. Чтобы не вызывать лишних вопросов. А так всё прошло как в штабе округа на международных переговорах: «слово предоставляется доктору Сапожникову, Институт океанологии РАН, Москва… вопросы к доктору Сапожникову?» Удивительно и здорово, но на этом собрании я смог-таки ввернуть всему здешнему руководству тему заключения официального договора с нашим Институтом, поскольку без этого Флинт нас больше сюда не пустит.
Общаясь с другими обитателями тропцентра, живущими здесь изнурительно долго, я понял одну простую вещь. Человек на протяжении длительного времени общается в замкнутом кругу и постоянно выполняет круг своих должностных обязанностей. Здесь – строгих. Чтобы избежать провокаций. И настолько он тесно запирается в этот нехитрый и утомительный круг повседневности, что сам его понятийный уровень замыкается на предметах и явлениях, которые он видит или делает ежедневно. И вот хочется ему с тобою поговорить – о чём угодно, и душу он готов тебе излить (вполне возможно, всю, что наболела), а получается у него только о том повседневном, что за рамки инструкций не вылазит. Нездолий может часами инструктировать и стращать в развёрнутой форме. Завхоз – столь же долго и вдумчиво сдавать под опись имущество и обсуждать наболевшую тему вьетнамского воровства, проникающего на территорию фазенды незаметно и таскающего деньги и мобильники. Я могу это понять, но… Я с огромным трудом слушаю, как люди кропотливейшим образом по многу раз подряд описывают свои тревоги, то и дело прибегая к инструкциям и спискам матценностей. Без инструкций – запросто, а так у меня за неделю уже ноги подкашиваются. Господь создал меня вежливым.
Но плюсы нашего пребывания есть и их тоже много! Потому что весь двор русской фазенды усыпан крупными желтоватыми цветками удивительно пахучей магнолии… Один из них я прикрепил на шляпу и полдня был уверен, что он всё ещё там.
Мир прекрасен, ибо сегодня нас наконец уже переселили из гостиницы на эту самую фазенду в уютную виллу через дорогу от океана, и теперь у нас с Алексеем есть свой небольшой, но уютный дом с комнатами, фиолетовым абажуром над столом с мягкой скатертью, длинными шторами на больших окнах, а главное – собственной кухней, где я смогу наконец уже жарить кальмаров на шкворчащей сковороде, поливая их кокосовым маслом и урча от удовольствия…!!!
А ещё возле наших окон растёт большое дерево с ярко-оранжевыми плодами, похожими на помесь апельсина и плода какао. Некоторые плоды уже валяются на земле, упав и разбившись в зернистую рыжую мякоть. Я подобрал самый целый из плодов и обошёл всех, кого удалось застать, спрашивая, съедобно ли это. Завхоз подробно объяснил мне, что это плод яичного дерева – вкус его мякоти напоминает желток, а потому употребляется с солью и выедается ложкой. Вот только они его здесь не собирают и не едят. Поэтому дерево иногда обтрясают юркие вьетнамцы. Удивительно!!! На дереве растут живые растительные яйца, а их никто не ест! Я найду применением этим роскошным плодам. Мне бы ещё найти сосисочное дерево и бутылочное – чтобы росли на нём бутылки с чаем липтон, желательно с лимоном. То есть с маленькой зелёной лаймой, заменяющей в этом краю лимон. Я с удовольствием уплетаю эту лайму, разжёвывая половинки и не морщась. Не понимаю, отчего в Бразилии проводят конкурсы на устойчивость лицевой мимики к жеванию лаймы? Кислый, но ароматный фрукт. А про чай липтон и всё, что с ним сегодня было связано, я расскажу тебе чуть позже.
