13.10.04 г. Третьи сутки отстаиваемся напротив Дербента. Судно висит на якорной цепи, болтаясь по неспокойной поверхности Моря. А поверхность успокаиваться не хочет, не собирается и, как видно воочию по разгоняющимся волнам и ветру, день ото дня усиливающимся, в ближайшее время не станет. На протяжении предшествующих двух дней волны неторопливо набирали силу, словно нехотя оправдывая штормовой прогноз.
Утром первого дня… то есть в ту ночь, когда судно только стало на якорь, и вокруг лежал мертвый штиль… в ту ночь мы решили творчески поработать и отобрать пробы донной живности на малых глубинах, перемещаясь по направлению к Дербенту. И – о чудо! – в этом безумном и бессмысленном Море действительно отыскалась живность! И чрезвычайно многочисленная и разнообразная: прыткие рачки-амфиподы, вялые и неторопливые морские тараканы, множество видов двустворчатых моллюсков, обросших морскими желудями – балянусами, и даже вполне привычного облика речные раки… именно речные, и в то же время не совсем речные, поскольку живут в центральном Каспии на 30-метровой глубине.
Ни на 50-метровой, ни на 20-метровой отметке выловить их легкой драгой не удалось, а вот на 30-ти за один заброс драги поймались целых три: ошарашенных, с короткими толстыми клешнями, шевелящих усами от отчаяния и ползающих по тазу задом наперед. Это были первые раки, пойманные на протяжении всего периода наших экспедиций с начала первой конкисты. Смешно и странно, что в этих местах они живут так глубоко… но факт. Ситуация с двустворчатыми моллюсками вышла еще более интересная. На прибрежных мелководьях напротив Дербента их обитает 9 видов; из них один – Cerastoderma lamarkii – попадается редко на глубинах более 10 м, его зона обитания – крайние нештормовые мелководья, где волны не колышут песок на дне, остальные же 8 видов принадлежат к роду Didacna... И все эти дидакны самой разной формы мозаично раскиданы по дну: все вместе и живут, мелко дробя экологические ниши и ни перед кем не стесняясь таким высоким локальным разнообразием. А еще здесь обитает на дне очень смешная рыба-поц: маленькая, пятнистая и с широкой такой головой. Чем-то напоминает бычка, но не бычок. Натуральный, скажу вам, поц – наглый, невозмутимый и юркий.
В то утро команда занялась активной рыбной ловлей прямо с кормы и полдня тягала бычков. Ничего более существенного не клюнуло.
После, ночью, когда мы с Александром Басиным и Дарьей Портновой всматривались с той же кормы в далекий – и недостижимо близкий – берег, в свете прожектора ходили в зеленой воде, распугивая стаи кильки, гордые пеленгасы. Пару раз даже маленький осетр промелькнул, но что с него толку. Тот же прожектор выхватывал из темноты покачивающиеся на воде пластиковые бутылки. Они здесь не просто так: на самом деле, это сигнальные буйки браконьерских сетей. Метрах в 500-700-х от берега все Море ими уставлено и опутано – кораблю развернуться негде. К слову сказать, когда еще утром работали на мелководных станциях, и несколько таких «сигнальных буйков» («буй-баттлов»)оказались слишком близко от судна, капитан настоял на том, чтобы отработать винтами хотя бы метров на 300 в сторону – чтобы не повредить чужую сетку или ненароком не утащить за собой – настоял скорее из уважения к коллегам-браконьерам. Здесь не ставит сетей только ленивый – или тот, кому совсем уж нет никакого дела до рыбной ловли.
На второй день стоянки ближе к полудню с Севера задул ветер и наползла синяя тревожная мгла. Вскоре всю поверхность устлали белые кромки вскипающих волн, а еще чуть погодя тучи раскинулись по всему небосклону, и вода заходила высокими волнами, от которых судно стало беспорядочно трясти и подкидывать. Шкиваемые в нос и борта, засыпаемые брызгами и студимые ветром, ушли мы в ночь.
Наутро, скользнув по палубе в умывальник рядом с кают-компанией, чтобы умыть с лица беспокойную оторопь и хмурь от нескончаемой качки, я увидел картину еще более хмурую. Море было дурным: тяжелые бурые волны в 2-3 метра высотою шли сквозь нас, отчаянно раскачивая судно, горы за Дербентом стояли совершенно зимними – разве что без снега, но и леса были серыми, и камень утесов даже на таком расстоянии отдавал восковым холодом – и ветер свистел и хлестал гребни волн, срывая брызги. Подобное я видел часто и на других морях, но лишь зимой. Отчаянно дурное все же это море – лихое и непредсказуемое осенью.
Между тем чертова качка не утихла по сию пору. Утомила она нас и вымотала страшно. Человеческий организм способен привыкнуть к постоянному колебанию пола, если оно более или менее ритмично. И все равно при этом устает. Когда же качает резко и во все стороны – так, что стальной корпус судна натужно поскрипывает, и вибрирует койка – жить становится совсем проблематично, и организм выматывается вовсе во хлам. Ибо даже сидя и лежа приходится напрягать мышцы, чтобы хоть как-то удержать себя на месте. Сидишь за столом – держись за него и упирайся ногами в пол, чтобы стул не уехал. Лежишь на койке в каюте – снова держись и упирайся, чтобы не возило туда-сюда и не било головой в переборку, и все равно будет тянуть и выкручивать позвоночник. Можно попытаться забыться сном, наглотавшись чаю с лимоном или, что лучше, употребив с коллегами коньячного спирту… но через несколько часов сон твой станет зыбким, а потом и вовсе перейдет в неясную полудрему, наполненную то воспоминаниями, то видениями, то просто тщетными попытками угнездить свое натруженное тело так, чтобы меньше возило и перекатывало.
15.10.04 г. Наше безумное турне по сумасшедшим просторам свихнувшегося моря продолжается. Закрытые решеткой иллюминаторы надолго превращаются в окошки аквариумов. Потом пена слизывает с них стремительно сбегающие струи, и в лабораторию снова устремляется дневной свет. Урчит двигатель и вибрирует корпус. А я не в силах более спать и потому продолжаю свою повесть, раскачиваясь на шатком стуле в такт волнению.
Вчера в ранних сумерках мы дождались наконец прогноза. Гидромет пообещал некоторую вероятность продолжения относительного безветрия. В том числе и в центральной части Моря.
И мы двинулись в эту самую центральную часть.
По пути встали над 100-метровой глубиной и взяли со дна пару дночерпателей мелкой сыпучей ракушки. Там, оказывается, полно всякой подвижной живности, хотя и мелкой: в основном рачки-амфиподы, но все равно приятнее, чем вовсе ничего. Не так уж и интересна в морях, подобных Каспию, жизнь на глубинах более ста шагов вниз. Вернее, разнообразие вполне себе есть и даже чувствуется, но жизнь эта выглядит серой и унылой. Так, снует что-то по дну, да попадется на тысячу дохлых ракушек одна живая. Этих-то живых ракушек мы и выискивали всей научной компанией примерно до полуночи. Есть тут такие моллюски с длинной витой раковиной – пергулы. Тоже мелкие, всего сантиметра по полтора, но симпатичные. Кроме прочего, мы весь вечер пытались отыскать хоть одну пергулу живьем – для последующего генетического анализа. Пустых раковинок навыискивали сотни, а вот живой ни одной не попалось. Зато я нашел и пустым раковинкам творческое применение – постепенно выложил из них на зеленом покрытии лабораторного стола изящную матерную надпись, четко и ясно характеризующую настрой нашей экспедиции в отношении штормового Каспия.
А наутро… Было еще темно и спалось уютно и мирно, когда к нам в каюту зашел по-рассветному хмурый начальник экспедиции Павел Рыбников. Вздыхая озабоченно и тревожно, он изложил нам с инженером Басиным текущую диспозицию, исходя из которой мы подходили к одной из центральных точек полигона, а вокруг снова потихоньку поднимались волны.
Когда же, облачившись в безразмерные оранжевые «роконы», мы вылезли на палубу и заняли свои места на спуск-прием черпака под мелким, но сильным дождем, море уже ощутимо ходило ходуном, вспенивая гребни.
Черпак до дна так и не дошел – подняли с 280 м из 510-ти возможных до дна. Просто на возрастающей качке возникла прямая угроза его оторвать… а это означало бы преступную халатность, скандал в Москве и, кстати, прекращение экспедиции – чтобы не потерять второй, и последний, лабораторный дночерпатель, до сих пор покоящийся на растяжках под фальш-бортом. Потеря черпака и скандал – это на самом деле уже и не существенно. Чудо и невероятная удача, что мы до сих пор этого не сделали. А вот прекращение контрактной экспедиции с новой для нас нефтяной компанией – уже не фунт изюму. Значит, надо штурмовать безумное море до последнего, пока у судна не закончится ресурс. А потом – на веслах до Махачкалы… или куда там нас вынесет без воды, продуктов и соляры.
Конечно, московское начальство в последнем телефонном разговоре через спутник было согласно уже почти на все: сквозь невероятный шквал треска и шороха помех, постоянно пропадая за горизонтом слышимости, большой оранжевый босс предписал «взять хотя бы столько станций, сколько получится – лишь бы взять».
Добавим к этому, что после того сеанса связи на полигоне пока что не взяли больше ничего.
У корабля осталось ресурса хода и жизнеобеспечения еще на четверо суток. И сейчас мы снова бежим сквозь белые гребни и летящую пену куда-то на малые глубины – пережидать очередное дыхание шторма. Почти вся экспедиция спит, вставая лишь по звонку на прием пищи или к вечернему чаю. Зато после чаю начинаем потихоньку шебуршиться, то есть каждый находит себе некое полуосмысленное дело, чтобы убить стремительно несущееся время. Саша с Дашей ведут долгие беседы и курят или читают книжки об отвлеченном, Маша Милютина составляет репетиторские конспекты, чтобы потом – в Москве – читать по ним лекции ученикам. Коля Мюге анализирует на лап-топе старые карты ДНК неведомых нам существ, Паша тоже что-то читает или просто дремлет у себя в каюте на рабочей палубе, а я фотографирую пенные гребни волн, закаты и команду.
За чаем я спросил старпома, куда именно сейчас мы держим путь… он ответил просто: «По волне идем – куда ветер».
